...таинственная, загадочная... даже тогда, когда ты будешь думать, что все обо мне знаешь... знай, это иллюзия...
Недавно я задалась вопросом, что такое красота. Не спрашивайте, зачем, но мне это нужно (рефлексия действительности продолжается, ага).
Первоначально я сформулировала мысль следующим образом: "Красота - это гармония, когда все фрагменты картины хороши сами по себе, но только вместе они особенно, по-настоящему красивы". Но потом усомнилась.
Пелевин в "Чапаеве и Пустоте" определяет красоту так: "— О чем я думаю? — сказал я, заводя свои руки ей за шею. — О том, что движение к высшей точке счастья в буквальном смысле подобно восхождению на гору… (...) Пока самое желанное еще впереди, все чувства поглощает сам процесс подъема. Следующий камень, на который должна ступить нога, куст бурьяна, за который можно ухватиться рукой. (...) Да, цель придает всему этому смысл, но начисто отсутствует в любой из точек движения. В сущности, приближение к цели само по себе выше, чем цель. Был, кажется, такой оппортунист Берштайн, который сказал, что движение — это все, а цель — ничто. (...) Но самое главное здесь то, что, как только вы поднялись на вершину, как только цель достигнута, она в тот же момент исчезает. В сущности, как и все созданные умом объекты, она неуловима. Подумайте сами, Анна: когда мечтаешь о прекраснейшей из женщин, она присутствует в воображении во всем совершенстве своей красоты, но, когда она оказывается в объятиях, все это пропадает. То, с чем имеешь дело, сводится к набору простейших и часто довольно грубых ощущений, которые к тому же обычно испытываешь в темноте… О-о-о… Но как бы они ни волновали кровь, красота, которая звала к себе минуту назад, исчезает — ее подменяет нечто такое, к чему и стремиться-то было смешно. А это значит, что красота недостижима. Точнее, она достижима, но только сама в себе, а то, чего ищет за ней опьяненный страстью разум, просто не существует. (...) Представьте себе, что все, что может дать прекрасная женщина, составляет сто процентов. (...) Да, сто. Так вот, девяносто процентов она дарит в тот момент, когда просто ее видишь, а остальное, из-за чего идет весь тысячелетний торг, — всего лишь крохотный остаток. И эти первые девяносто процентов невозможно разложить ни на какие составные части, потому что красота неопределима и неделима, что бы там ни врал Шопенгауэр. А что касается остальных десяти, то это просто совокупность нервных сигналов, которые не стоили бы ничего, не приходи им на помощь воображение и память. (...) Обман и, может быть, величайший из женских секретов. (...) заключается в том, что красота кажется этикеткой, за которой спрятано нечто неизмеримо большее, нечто невыразимо более желанное, чем она сама, и она на него только указывает, тогда как на самом деле за ней ничего особого нет… Золотая этикетка на пустой бутылке… Магазин, где все выставлено на великолепно убранной витрине, а в скрытом за ней крохотном, нежном, узком-узком зале. (...) Да, в этом зале — пусто."
Ежик с Пелевиным не согласилась. Но когда я попросила ее определить красоту, она сказала лишь: "Красота - это то, от чего сердце замирает".
- Ну хорошо, - ответила я, признаться, не слишком довольная точностью формулировки. - Вот звездное небо - красиво?
- Красиво.
- И у тебя каждый раз замирает сердце, когда ты на него смотришь?
- Да. Каждый.
Я поняла, что больше тут ловить нечего (не в обиду Ежику будет сказано), и пошла к Аде, которая лежала под штангой.
- Красота - это сила, - уверенно заявила Ада на мой вопрос. - Все обладающее силой красиво.
- Все-все? И насилие?
- И насилие.
- То есть, если тебя бьют и насилуют, совершающий это человек красив?
- Ну да, сам процесс красив. Просто ты не можешь оценить это со стороны. Если бы мог, наверняка бы признал, что в этой силе красота.
Я офигела.
- Ну хорошо, - сказала я, вспомнив Катю. - А цветы красивы?
- Нет. Они... милые. Как картина, или ребенок, или юная девушка. Красивый мужчина - сильный.
- А небо красивое или милое?
- Красивое.
- Как же так?
- Небо - это стихия. А стихия - это тоже сила.
Я не нашла изъянов в теории Ады, но что-то внутри протестовало, и я решила повременить с этим вопросом. В голове проклюнулась мысль о том, что в красоте мы ищем Бога - не христанского, а абстрактного, представляющего абсолютный свет, покой, постижение некой мудрости. В этом смысле я согласна с Пелевиным - нас притягивает красота, потому что в ней мы видим тайну, ждем, что за золотой этикеткой скрывается еще более драгоценное содержание, хотя часто это оказывается не так. Правда, Пелевин не доводит вопрос до понятий о Боге и работает в основном с загадкой женской красоты. Я рассматриваю вопрос шире - о красоте вообще, не обязательно человеческой. Мне кажется, что она неразрывно связана с божественностью - в широком ее смысле. То есть стремление к красоте = поиски внутреннего Бога во внешнем мире. Но в чем конкретно выражается этот Бог и чего человек от него ждет, мне пока сформулировать трудно, поэтому я не настаиваю на правильности своей теории.
Потом я на несколько недель забыла об этой дискуссии, как вдруг в одном из своих любимых сообществ ru_quotation наткнулась на такой афоризм Фридриха Ницше:
Красота - это обещание счастья.
По-моему, это знак.) Дорогие друзья, а как по-вашему, что такое красота? Мне интересно мнение каждого отдельного ПЧ.
Первоначально я сформулировала мысль следующим образом: "Красота - это гармония, когда все фрагменты картины хороши сами по себе, но только вместе они особенно, по-настоящему красивы". Но потом усомнилась.
Пелевин в "Чапаеве и Пустоте" определяет красоту так: "— О чем я думаю? — сказал я, заводя свои руки ей за шею. — О том, что движение к высшей точке счастья в буквальном смысле подобно восхождению на гору… (...) Пока самое желанное еще впереди, все чувства поглощает сам процесс подъема. Следующий камень, на который должна ступить нога, куст бурьяна, за который можно ухватиться рукой. (...) Да, цель придает всему этому смысл, но начисто отсутствует в любой из точек движения. В сущности, приближение к цели само по себе выше, чем цель. Был, кажется, такой оппортунист Берштайн, который сказал, что движение — это все, а цель — ничто. (...) Но самое главное здесь то, что, как только вы поднялись на вершину, как только цель достигнута, она в тот же момент исчезает. В сущности, как и все созданные умом объекты, она неуловима. Подумайте сами, Анна: когда мечтаешь о прекраснейшей из женщин, она присутствует в воображении во всем совершенстве своей красоты, но, когда она оказывается в объятиях, все это пропадает. То, с чем имеешь дело, сводится к набору простейших и часто довольно грубых ощущений, которые к тому же обычно испытываешь в темноте… О-о-о… Но как бы они ни волновали кровь, красота, которая звала к себе минуту назад, исчезает — ее подменяет нечто такое, к чему и стремиться-то было смешно. А это значит, что красота недостижима. Точнее, она достижима, но только сама в себе, а то, чего ищет за ней опьяненный страстью разум, просто не существует. (...) Представьте себе, что все, что может дать прекрасная женщина, составляет сто процентов. (...) Да, сто. Так вот, девяносто процентов она дарит в тот момент, когда просто ее видишь, а остальное, из-за чего идет весь тысячелетний торг, — всего лишь крохотный остаток. И эти первые девяносто процентов невозможно разложить ни на какие составные части, потому что красота неопределима и неделима, что бы там ни врал Шопенгауэр. А что касается остальных десяти, то это просто совокупность нервных сигналов, которые не стоили бы ничего, не приходи им на помощь воображение и память. (...) Обман и, может быть, величайший из женских секретов. (...) заключается в том, что красота кажется этикеткой, за которой спрятано нечто неизмеримо большее, нечто невыразимо более желанное, чем она сама, и она на него только указывает, тогда как на самом деле за ней ничего особого нет… Золотая этикетка на пустой бутылке… Магазин, где все выставлено на великолепно убранной витрине, а в скрытом за ней крохотном, нежном, узком-узком зале. (...) Да, в этом зале — пусто."
Ежик с Пелевиным не согласилась. Но когда я попросила ее определить красоту, она сказала лишь: "Красота - это то, от чего сердце замирает".
- Ну хорошо, - ответила я, признаться, не слишком довольная точностью формулировки. - Вот звездное небо - красиво?
- Красиво.
- И у тебя каждый раз замирает сердце, когда ты на него смотришь?
- Да. Каждый.
Я поняла, что больше тут ловить нечего (не в обиду Ежику будет сказано), и пошла к Аде, которая лежала под штангой.
- Красота - это сила, - уверенно заявила Ада на мой вопрос. - Все обладающее силой красиво.
- Все-все? И насилие?
- И насилие.
- То есть, если тебя бьют и насилуют, совершающий это человек красив?
- Ну да, сам процесс красив. Просто ты не можешь оценить это со стороны. Если бы мог, наверняка бы признал, что в этой силе красота.
Я офигела.
- Ну хорошо, - сказала я, вспомнив Катю. - А цветы красивы?
- Нет. Они... милые. Как картина, или ребенок, или юная девушка. Красивый мужчина - сильный.
- А небо красивое или милое?
- Красивое.
- Как же так?
- Небо - это стихия. А стихия - это тоже сила.
Я не нашла изъянов в теории Ады, но что-то внутри протестовало, и я решила повременить с этим вопросом. В голове проклюнулась мысль о том, что в красоте мы ищем Бога - не христанского, а абстрактного, представляющего абсолютный свет, покой, постижение некой мудрости. В этом смысле я согласна с Пелевиным - нас притягивает красота, потому что в ней мы видим тайну, ждем, что за золотой этикеткой скрывается еще более драгоценное содержание, хотя часто это оказывается не так. Правда, Пелевин не доводит вопрос до понятий о Боге и работает в основном с загадкой женской красоты. Я рассматриваю вопрос шире - о красоте вообще, не обязательно человеческой. Мне кажется, что она неразрывно связана с божественностью - в широком ее смысле. То есть стремление к красоте = поиски внутреннего Бога во внешнем мире. Но в чем конкретно выражается этот Бог и чего человек от него ждет, мне пока сформулировать трудно, поэтому я не настаиваю на правильности своей теории.
Потом я на несколько недель забыла об этой дискуссии, как вдруг в одном из своих любимых сообществ ru_quotation наткнулась на такой афоризм Фридриха Ницше:
Красота - это обещание счастья.
По-моему, это знак.) Дорогие друзья, а как по-вашему, что такое красота? Мне интересно мнение каждого отдельного ПЧ.
-
-
02.01.2009 в 18:28-
-
03.01.2009 в 22:26В. Франкл
-
-
03.01.2009 в 22:31В одной старинной итальянской рукописи, кажется, пятнадцатого столетия, — начальные страницы и все украшения книги были вырваны благородною рукою любителя библиотек, — простодушно рассказывается о том, как пришёл ученик к учителю-живописцу Сано ди Пьетро за советом о своей картине.
Учитель трудился над спешной работой и не мог придти на зов ученика, начавшего самостоятельно картину «Поклонение волхвов» для небольшой сельской церкви Сиенского округа.
Учитель сказал:
— Мой милый, я дал слово настоятелю Монте-фалько не покидать своего дома, пока не закончу заказанное им «Коронование Пресвятой Девы». Но скажи, в чём сомнения твои. Я боюсь, не слишком ли долго проработал ты у меня, что теряешься теперь перед своею работой.
— Почтенный учитель, — сказал ученик, — картина моя сложна, и трудно мне сочетать отдельные части её. Как лучше писать темную оливковую рощу на красноватом утесе, — вдали. Видны ли там стволы деревьев, и насколько отчётлив рисунок листвы?
— Мой милый, пиши так, как нужно тебе.
— Плащ Богородицы полон золотого рисунка. Лучше ли перебить его мелкими складками или навести рисунок в больших плоскостях?
— Сделай его так, как нужно тебе.
— Почтенный учитель, ты слишком занят превосходною работой своей, я лучше помолчу до времени ближайшего отдыха.
— Мой милый, я не думаю отдыхать скоро, а тебе нельзя терять время, если в картине твоей так много неоконченного. Я всё слышу и отвечаю тебе, хотя и с некоторым удивлением.
— Головы воинов, сопровождающих царей, многочисленны; найти ли для них общую линию или дать каждую голову, и из частей получить абрис толпы?
— Просто сделай так, как тебе нужно.
— Я сделал кусты на дальних полях и полосами струи реки, но захотелось дать их отчётливо, как только иногда видит свежий глаз. Захотелось в воде увидеть волны и челнок на них, и даже весло в руках гребца. Но ведь это вдали?
— Нет ничего проще; сделай так, как нужно.
— Учитель, мне делается страшно. Может быть, все-таки скажешь мне, стоит ли короны царей сделать выпуклыми или только для венцов оставить накладное золото?
— Положи золото там, где нужно.
— Мне приходит в мысль, не сделать ли на ягнятах волокна шерсти. Положим, они почти не видны, но вспомни, какие шелковистые, мягкие пряди лежат на ягнятах, так и хочется сделать их тонкою кистью, но в общей картине они почти не видны.
— Делай их так, как нужно.
— Учитель, я не вижу в ответах твоих совета моему делу. Я знаю, что все должно быть так, как нужно, но как нужно — затемнилось у меня сейчас.
— Скажи, ставил ли тебе какие-нибудь условия работы отец Джиованни?
— Кроме срока, никаких условий. Он сказал: «Бенвенуто, напиши хорошее изображение «Поклонение трех волхвов Пресвятому Младенцу», и я заплачу тебе десять дукатов из монастырских сумм». Потом назначил срок работы и размеры доски. Но во время работы являлись мне разные мысли от желания сделать лучшее изображение. И к тебе, учитель, по-прежнему обратился я за добрым советом. Скажи, что же значит «как нужно»?
— Как нужно, значит, все должно быть так, как хорошо.
— Но как же так, как хорошо?
— Несчастный, непонятливый Бенвенуто, о чём мы всегда с тобой говорили? Какое слово часто повторял я тебе? Так, как хорошо, может значить лишь одно — так, как красиво.
— А красиво?
— Бенвенуто, выйди за двери и иди к сапожнику Габакуку и скажи: «Возьми меня мять кожи, я не знаю, что такое «красиво». А ко мне не ходи и лучше не трогай работы своей.
После этой истории в рукописи идёт сообщение о рецептах варки оливкового масла и об употреблении косточек оливы. Затем ещё рассказ о пизанском гражданине Чирилли Кода, погребенном заживо. Но два последних рассказа для нас интереса не представляют.
Рерих Н. К. Сказки